• Теория
• С чего начать
• Самоучитель
• Грамматика
• Слова

• Практика
• Аудио
• Видео
• Статьи
• Топики

•  
• Тесты
• Радио
• Картинки
• Форум

•  
• Перевод песен
• Подборки слов
• Разговорник
• Переводчик

•  
• Анекдоты
• Тексты англ.
• озвучка
• еще...

CHAPTER XIV	ГЛАВА 14
At nine o'clock the next morning his servant came in with a cup of chocolate on a tray, and opened the shutters.	На другое утро слуга в девять часов вошел в спальню с чашкой шоколада на подносе и открыл ставни.
Dorian was sleeping quite peacefully, lying on his right side, with one hand underneath his cheek. He looked like a boy who had been tired out with play, or study.	Дориан спал мирным сном, лежа на правом боку и положив ладонь под щеку. Спал, как ребенок, уставший от игр или занятий.
The man had to touch him twice on the shoulder before he woke, and as he opened his eyes a faint smile passed across his lips, as though he had been lost in some delightful dream.	Чтобы разбудить его, слуге пришлось дважды потрогать за плечо, и наконец Дориан открыл глаза с легкой улыбкой, словно еще не совсем очнувшись от какого-то приятного сна.
Yet he had not dreamed at all. His night had been untroubled by any images of pleasure or of pain. But youth smiles without any reason. It is one of its chiefest charms.	Но ему этой ночью ничего не снилось. Его сон не тревожили никакие видения — ни светлые, ни мрачные. А улыбался он потому, что молодость жизнерадостна без причин, и в этом ее главное очарование.
He turned round, and leaning upon his elbow, began to sip his chocolate. The mellow November sun came streaming into the room. The sky was bright, and there was a genial warmth in the air. It was almost like a morning in May.	Дориан перевернулся на спину, привстал и, опершись на локоть, стал маленькими глотками пить шоколад. В окна заглядывало ласковое солнце. Небо было безоблачным, а воздух теплым, почти как в мае.
Gradually the events of the preceding night crept with silent blood-stained feet into his brain, and reconstructed themselves there with terrible distinctness.	Постепенно события прошедшей ночи бесшумной и кровавой чередой с ужасающей отчетливостью стали проходить в мозгу Дориана.
He winced at the memory of all that he had suffered, and for a moment the same curious feeling of loathing for Basil Hallward that had made him kill him as he sat in the chair, came back to him, and he grew cold with passion.	Он с дрожью вспоминал все, что пережито, и на мгновение снова проснулась в нем та необъяснимая ненависть к Бэзилу Холлуорду, которая заставила его схватиться за нож. Он даже похолодел от бешенства.
The dead man was still sitting there, too, and in the sunlight now. How horrible that was! Such hideous things were for the darkness, not for the day.	А ведь мертвец все еще сидит там наверху! И теперь, при ярком солнечном свете. Это ужасно! Такое отвратительное зрелище терпимо еще под покровом ночи, но не днем...
He felt that if he brooded on what he had gone through he would sicken or grow mad.	Дориан почувствовал, что заболеет или сойдет с ума, если еще долго будет раздумывать об этом.
There were sins whose fascination was more in the memory than in the doing of them; strange triumphs that gratified the pride more than the passions, and gave to the intellect a quickened sense of joy, greater than any joy they brought, or could ever bring, to the senses.	Есть грехи, которые вспоминать сладостнее, чем совершать, своеобразные победы, которые утоляют не столько страсть, сколько гордость, и тешат душу сильнее, чем они когда-либо тешили и способны тешить чувственность.
But this was not one of them. It was a thing to be driven out of the mind, to be drugged with poppies, to be strangled lest it might strangle one itself.	Но этот грех был не таков, его надо было изгнать из памяти, усыпить маковыми зернами, задушить поскорее, раньше, чем он задушит того, кто его совершил.
When the half-hour struck, he passed his hand across his forehead, and then got up hastily, and dressed himself with even more than his usual care, giving a good deal of attention to the choice of his necktie and scarf-pin, and changing his rings more than once.	Часы пробили половину десятого. Дориан провел рукой по лбу и поспешно встал с постели. Он оделся даже тщательнее обычного, с особой заботливостью выбрал галстук и булавку к нему, несколько раз переменил кольца.
He spent a long time also over breakfast, tasting the various dishes, talking to his valet about some new liveries that he was thinking of getting made for the servants at Selby, and going through his correspondence.	За завтраком сидел долго, отдавая честь разнообразным блюдам и беседуя с лакеем относительно новых ливрей, которые намеревался заказать для всей прислуги в Селби.
At some of the letters, he smiled. Three of them bored him. One he read several times over and then tore up with a slight look of annoyance in his face. "That awful thing, a woman's memory!" as Lord Henry had once said.	Некоторые письма он читал с улыбкой, три вызвали его раздражение, а одно он перечитал несколько раз, и все это время с его лица не сходила недовольная мина, потом разорвал его. «Убийственная вещь, эта женская память!» — вспомнились ему слова лорда Генри.
After he had drunk his cup of black coffee, he wiped his lips slowly with a napkin, motioned to his servant to wait, and going over to the table, sat down and wrote two letters. One he put in his pocket, the other he handed to the valet.	Выпив черного кофе, он вытер губы салфеткой и жестом остановил выходившего из комнаты камердинера, затем сел за письменный стол и написал два письма. Одно положил в карман, другое отдал камердинеру.
"Take this round to 152, Hertford Street, Francis, and if Mr. Campbell is out of town, get his address."	— Фрэнсис, отнесите это на Хартфорд-стрит, дом сто пятьдесят два. А если мистера Кемпбелла нет сейчас в Лондоне, узнайте, куда он уехал и точный адрес.
As soon as he was alone, he lit a cigarette and began sketching upon a piece of paper, drawing first flowers and bits of architecture, and then human faces. Suddenly he remarked that every face that he drew seemed to have a fantastic likeness to Basil Hallward. He frowned, and getting up, went over to the book-case and took out a volume at hazard. He was determined that he would not think about what had happened until it became absolutely necessary that he should do so.	Оставшись один, Дориан закурил папиросу и принялся рисовать на листе бумаги цветы и затейливые архитектурные украшения, затем человеческие лица. Вдруг он заметил, что все лица, которые он рисовал, были поразительно похожи на Бэзила Холлуорда. Он нахмурился, бросил карандаш и, подойдя к книжным полкам, взял в руки первый попавшийся том. Он твердо решил не думать о случившемся, пока в этом не будет крайней необходимости.
When he had stretched himself on the sofa, he looked at the title-page of the book. It was Gautier's Emaux et Camees, Charpentier's Japanese-paper edition, with the Jacquemart etching. The binding was of citron-green leather, with a design of gilt trellis-work and dotted pomegranates.	Дориан прилег на кушетку и раскрыл книгу. Это был поэтический сборник Готье «Эмали и камеи» в роскошном издании Шарпантье, на японской бумаге и с гравюрами Жакмара. На переплете из лимонно-желтой кожи был вытиснен изысканный узор — золотая решетка и нарисованные пунктиром гранаты.
It had been given to him by Adrian Singleton. As he turned over the pages, his eye fell on the poem about the hand of Lacenaire, the cold yellow hand "du supplice encore mal lavee," with its downy red hairs and its "doigts de faune." He glanced at his own white taper fingers, shuddering slightly in spite of himself, and passed on, till he came to those lovely stanzas upon Venice:	Книгу эту подарил ему Адриан Синглтон. Перелистывая ее, Дориан остановил взгляд на стихотворении о руке Ласенера, «холодной желтой руке, с которой еще не смыт след преступления, руке с рыжим пушком и пальцами фавна». Дориан невольно вздрогнул и взглянул на свои тонкие белые пальцы, затем вновь возвратился к книге и перелистывал ее, пока не дошел до прелестных строф о Венеции:
Sur une gamme chromatique, Le sein de peries ruisselant, La Venus de l'Adriatique Sort de l'eau son corps rose et blanc. Les domes, sur l'azur des ondes Suivant la phrase au pur contour, S'enflent comme des gorges rondes Que souleve un soupir d'amour. L'esquif aborde et me depose, Jetant son amarre au pilier, Devant une facade rose, Sur le marbre d'un escalier.	В волненье легкого размера Лагун я вижу зеркала, Где Адриатики Венера Смеется, розово-бела. Соборы средь морских безлюдий В теченье музыкальных фраз Поднялись, как девичьи груди, Когда волнует их экстаз. Челнок пристал с колонной рядом, Закинув за нее канат. Пред розовеющим фасадом Я прохожу ступеней ряд
How exquisite they were! As one read them, one seemed to be floating down the green water-ways of the pink and pearl city, seated in a black gondola with silver prow and trailing curtains. The mere lines looked to him like those straight lines of turquoise-blue that follow one as one pushes out to the Lido.	Какие чудные стихи! Читаешь их, и кажется, будто плывешь по зеленым водам розово-жемчужного города в черной гондоле с серебряным носом и развевающимися на ветру занавесками. Даже ряды строк в этой изумительной книге напоминали Дориану те бирюзовые полосы, что тянутся по воде за лодкой, когда плывешь по Лидо.
The sudden flashes of colour reminded him of the gleam of the opal-and-iris-throated birds that flutter round the tall honeycombed Campanile, or stalk, with such stately grace, through the dim, dust-stained arcades. Leaning back with half-closed eyes, he kept saying over and over to himself:	Неожиданные вспышки красок в стихах поэта порождали образы птиц с опалово-радужными шеями, плавно скользящих в воздухе вокруг высокой, золотистой, как мед, кампанилы или с величавой грацией прогуливающихся под пыльными сводами сумрачных аркад… Откинув голову на подушки и полузакрыв глаза, Дориан твердил про себя:
"Devant une facade rose, Sur le marbre d'un escalier."	Пред розовеющим фасадом Я прохожу ступеней ряд.
The whole of Venice was in those two lines. He remembered the autumn that he had passed there, and a wonderful love that had stirred him to mad delightful follies. There was romance in every place. But Venice, like Oxford, had kept the background for romance, and, to the true romantic, background was everything, or almost everything. Basil had been with him part of the time, and had gone wild over Tintoret. Poor Basil! What a horrible way for a man to die!	Вся Венеция была в этих двух строчках. Ему вспомнилась осень, проведенная в этом городе, и пламенная любовь, толкавшая его на разного рода безумства. Романтика. Но Венеция, как и Оксфорд, является для нее идеальным фоном, а для подлинной романтики фон — это все или почти все… В Венеции тогда некоторое время жил и Бэзил. Он был без ума от Тинторетто. Бедный Бэзил! Какая ужасная смерть!
He sighed, and took up the volume again, and tried to forget. He read of the swallows that fly in and out of the little cafe at Smyrna where the Hadjis sit counting their amber beads and the turbaned merchants smoke their long tasselled pipes and talk gravely to each other;	Дориан вздохнул и, чтобы отвлечься от этих мыслей, снова принялся перечитывать Готье. Он читал о маленьком кафе в Смирне, где в окна то и дело влетают ласточки, где сидят хаджи, перебирая янтарные четки, где купцы в чалмах курят длинные трубки с кисточками и ведут между собой степенную и важную беседу.
he read of the Obelisk in the Place de la Concorde that weeps tears of granite in its lonely sunless exile and longs to be back by the hot, lotus-covered Nile, where there are Sphinxes, and rose-red ibises, and white vultures with gilded claws, and crocodiles with small beryl eyes that crawl over the green steaming mud;	Читал об Обелиске на площади Согласия в Париже, который в своем одиноком изгнании льет гранитные слезы, тоскуя по солнцу и знойному, покрытому лотосами Нилу, стремясь туда, в страну сфинксов, где живут розовые ибисы и белые грифы с позолоченными коготками, где крокодилы с маленькими берилловыми глазками барахтаются в зеленом дымящемся иле…
he began to brood over those verses which, drawing music from kiss-stained marble, tell of that curious statue that Gautier compares to a contralto voice, the "monstre charmant" that couches in the porphyry-room of the Louvre.	Дориан задумался над теми стихами, что, извлекая музыку из покрытого поцелуями мрамора, поют о необыкновенной статуе, которую Готье сравнивал с голосом контральто и называл дивным чудовищем — «monstre charmant», об этом странном изваянии, притаившемся в порфировом зале Лувра.
But after a time the book fell from his hand. He grew nervous, and a horrible fit of terror came over him. What if Alan Campbell should be out of England? Days would elapse before he could come back. Perhaps he might refuse to come. What could he do then? Every moment was of vital importance.	Но вскоре книга выпала из рук Дориана. Им овладело беспокойство, а затем на него надвинулся страх. Что если Алан Кемпбелл уехал из Англии? До его возвращения может пройти много дней. Или вдруг Алан не захочет прийти к нему домой? Что тогда делать? Ведь дорога каждая минута!
They had been great friends once, five years before—almost inseparable, indeed. Then the intimacy had come suddenly to an end. When they met in society now, it was only Dorian Gray who smiled: Alan Campbell never did.	Пять лет назад они с Аланом были очень дружны, почти неразлучны. Потом дружба их внезапно оборвалась. И когда они встречались в свете, улыбался только Дориан Грей, Алан Кемпбелл — никогда.
He was an extremely clever young man, though he had no real appreciation of the visible arts, and whatever little sense of the beauty of poetry he possessed he had gained entirely from Dorian. His dominant intellectual passion was for science.	Кемпбелл слыл высокоодаренным молодым человеком, но ничего не смыслил в изобразительном искусстве, и если он немного научился понимать красоты поэзии, то этим был целиком обязан Дориану. Единственной страстью Алана была наука.
At Cambridge he had spent a great deal of his time working in the laboratory, and had taken a good class in the Natural Science Tripos of his year. Indeed, he was still devoted to the study of chemistry, and had a laboratory of his own in which he used to shut himself up all day long, greatly to the annoyance of his mother, who had set her heart on his standing for Parliament and had a vague idea that a chemist was a person who made up prescriptions.	В Кембридже он подолгу просиживал в лабораториях и с отличием окончил курс естественных наук. Он и теперь увлекался химией, у него была собственная лаборатория, где он просиживал целые дни, к великому неудовольствию матери, которая жаждала для сына карьеры парламентария, а о химии имела представление весьма отдаленное и полагала, что химик — это что-то вроде аптекаря.
He was an excellent musician, however, as well, and played both the violin and the piano better than most amateurs. In fact, it was music that had first brought him and Dorian Gray together—music and that indefinable attraction that Dorian seemed to be able to exercise whenever he wished—and, indeed, exercised often without being conscious of it.	Впрочем, химия не мешала Алану быть превосходным музыкантом. Для непрофессионала он играл на скрипке и на рояле просто великолепно. Музыка и сблизила его с Дорианом Греем — музыка и то неизъяснимое обаяние, которое Дориан умел пускать в ход, причем зачастую бессознательно.
They had met at Lady Berkshire's the night that Rubinstein played there, and after that used to be always seen together at the opera and wherever good music was going on. For eighteen months their intimacy lasted. Campbell was always either at Selby Royal or in Grosvenor Square. To him, as to many others, Dorian Gray was the type of everything that is wonderful and fascinating in life.	Они встретились впервые у леди Беркшир, когда у нее на званом вечере играл Рубинштейн, и потом постоянно ездили вместе в оперу и старались бывать везде, где можно было услышать хорошую музыку. Полтора года длилась эта дружба. Кемпбелла всегда можно было увидеть то в Селби, то в доме на Гроувенор-сквер. Он, как и многие другие, видел в Дориане Грее воплощение всего прекрасного в жизни.
Whether or not a quarrel had taken place between them no one ever knew. But suddenly people remarked that they scarcely spoke when they met and that Campbell seemed always to go away early from any party at which Dorian Gray was present.	О какой-либо размолвке или ссоре между Дорианом и Аланом не слышал никто, но многие стали замечать, что они при встречах почти не разговаривают друг с другом и Кемпбелл всегда уезжает раньше времени с вечеров, на которых появляется Дориан Грей.
He had changed, too was strangely melancholy at times, appeared almost to dislike hearing music, and would never himself play, giving as his excuse, when he was called upon, that he was so absorbed in science that he had no time left in which to practise. And this was certainly true. Every day he seemed to become more interested in biology, and his name appeared once or twice in some of the scientific reviews in connection with certain curious experiments.	Потом Алана словно подменили, он стал подвержен необъяснимой меланхолии и, казалось, разлюбил музыку: на концерты он больше не ходил и сам никогда не соглашался играть, объясняя это тем, что научная работа не оставляет ему времени для занятий музыкой. Этому легко было поверить: Алан с каждым днем все больше увлекался биологией, и его фамилия уж несколько раз упоминалась в научных журналах в связи с его интересными опытами.
This was the man Dorian Gray was waiting for. Every second he kept glancing at the clock. As the minutes went by he became horribly agitated. At last he got up and began to pace up and down the room, looking like a beautiful caged thing. He took long stealthy strides. His hands were curiously cold.	Этого-то человека и ожидал сейчас Дориан Грей, каждую секунду поглядывая на часы. Время шло, и он все сильнее волновался. Наконец встал и начал ходить по комнате, напоминая красивое, грациозное животное, мечущееся в клетке. Он ходил взад и вперед по комнате большими, бесшумными шагами. Руки его были холодными как лед.
The suspense became unbearable. Time seemed to him to be crawling with feet of lead, while he by monstrous winds was being swept towards the jagged edge of some black cleft of precipice. He knew what was waiting for him there; saw it, indeed, and, shuddering, crushed with dank hands his burning lids as though he would have robbed the very brain of sight and driven the eyeballs back into their cave. It was useless.	Ожидание становилось невыносимым. Время не шло, а ползло, как будто у него были свинцовые ноги, а Дориан чувствовал себя, как человек, которого бешеный вихрь мчит на край черной бездны. Он знал, что его там ждет, он это ясно видел и, содрогаясь, прижимал холодные, влажные руки к пылающим векам, словно хотел вдавить глаза в череп и лишить зрения даже свой мозг. Но тщетно.
The brain had its own food on which it battened, and the imagination, made grotesque by terror, twisted and distorted as a living thing by pain, danced like some foul puppet on a stand and grinned through moving masks. Then, suddenly, time stopped for him. Yes: that blind, slow-breathing thing crawled no more, and horrible thoughts, time being dead, raced nimbly on in front, and dragged a hideous future from its grave, and showed it to him. He stared at it. Its very horror made him stone.	Мозг работал с особенной интенсивностью, фантазия, искаженная страхом, корчилась и металась, как живое существо от мучительной боли, плясала подобно уродливой марионетке на подмостках, скалила зубы из-под причудливо меняющейся маски. И вдруг время остановилось. Да, это слепое, медлительное существо перестало даже ползти. И стоило ему замереть, как чудовищные образы в голове Дориана стремительно ринулись вперед, извлекли его жуткое будущее из могилы и подтащили к нему. И он смотрел, смотрел во все глаза, окаменев от ужаса.
At last the door opened and his servant entered. He turned glazed eyes upon him.	Наконец дверь отворилась, и вошел камердинер. Дориан смотрел на него мутным, почти невидящим взглядом.
"Mr. Campbell, sir," said the man.	— Мистер Кемпбелл, сэр, — доложил камердинер.
A sigh of relief broke from his parched lips, and the colour came back to his cheeks.	Вздох облегчения сорвался с запекшихся губ Дориана, и кровь снова прилила к лицу.
"Ask him to come in at once, Francis."	- Просите сейчас же, Фрэнсис!
He felt that he was himself again. His mood of cowardice had passed away. The man bowed and retired. In a few moments, Alan Campbell walked in, looking very stern and rather pale, his pallor being intensified by his coal-black hair and dark eyebrows.	Дориан уже приходил в себя. Приступ малодушия миновал. Камердинер с поклоном вышел. Через минуту появился Алан Кемпбелл, суровый и бледный. Бледность лица еще резче подчеркивали его черные как смоль волосы и темные брови.
"Alan! This is kind of you. I thank you for coming."	— Алан, спасибо, что пришли. Вы не представляете, как я вам рад.
"I had intended never to enter your house again, Gray. But you said it was a matter of life and death." His voice was hard and cold. He spoke with slow deliberation. There was a look of contempt in the steady searching gaze that he turned on Dorian. He kept his hands in the pockets of his Astrakhan coat, and seemed not to have noticed the gesture with which he had been greeted.	— Грей, я дал себе слово никогда больше не переступать порог вашего дома. Но вы написали, что речь идет о жизни или смерти… Алан говорил с расстановкой, холодным и жестким тоном. В его пристальном, испытующем взгляде, обращенном на Дориана, сквозило презрение. Руки он держал в карманах, как будто не замечая протянутой руки Дориана.
"Yes: it is a matter of life and death, Alan, and to more than one person. Sit down."	— Да, Алан, дело идет о жизни или смерти — и не одного человека. Прошу вас, садитесь.
Campbell took a chair by the table, and Dorian sat opposite to him. The two men's eyes met. In Dorian's there was infinite pity. He knew that what he was going to do was dreadful.	Кемпбелл сел у стола. Дориан — напротив. Глаза их встретились. Во взгляде Дориана можно было прочесть жалость к этому человеку: он понимал, как ужасно то, что он собирается сделать.
After a strained moment of silence, he leaned across and said, very quietly, but watching the effect of each word upon the face of him he had sent for,	После напряженной паузы он наклонился через стол и сказал очень тихо, стараясь по лицу Кэмпбела угадать, какое впечатление производят его слова:
"Alan, in a locked room at the top of this house, a room to which nobody but myself has access, a dead man is seated at a table.	- Алан, наверху, в запертой комнате, куда, кроме меня, никто не может войти, сидит у стола мертвец.
Don't stir, and don't look at me like that. Who the man is, why he died, how he died, are matters that do not concern you. What you have to do is this	Прошу вас, сохраняйте спокойствие и не смотрите на меня так! Кто этот человек, отчего и как он умер — это вас не касается. Вам только придется сделать вот что…
"Stop, Gray. I don't want to know anything further. Whether what you have told me is true or not true doesn't concern me. I entirely decline to be mixed up in your life. Keep your horrible secrets to yourself. They don't interest me any more."	— Замолчите, Грей! Я ничего не хочу больше слышать. Правду вы говорите или нет, — мне это безразлично. Я решительно отказываюсь иметь с вами дело. Храните при себе свои отвратительные тайны, они меня больше не касаются.
Alan, they will have to interest you. This one will have to interest you. I am awfully sorry for you, Alan. But I can't help myself. You are the one man who is able to save me. I am forced to bring you into the matter. I have no option. Alan, you are scientific. You know about chemistry and things of that kind. You have made experiments. What you have got to do is to destroy the thing that is upstairs—to destroy it so that not a vestige of it will be left.	— Алан, эту тайну вам придется узнать. Мне очень вас жаль, но ничего не поделаешь. Только вы можете меня спасти. Я вынужден посвятить вас в это дело — у меня нет иного выхода, Алан! Вы человек ученый, специалист по химии и другим наукам. Вы должны уничтожить то, что заперто наверху, — так уничтожить, чтобы следа от него не осталось.
Nobody saw this person come into the house. Indeed, at the present moment he is supposed to be in Paris. He will not be missed for months. When he is missed, there must be no trace of him found here. You, Alan, you must change him, and everything that belongs to him, into a handful of ashes that I may scatter in the air."	Ни одна живая душа не видела, как этот человек входил в мой дом. Все уверены, что он сейчас в Париже. Несколько месяцев его отсутствие не будут замечать. А когда его хватятся, здесь не должно быть найдено ни единого его следа. Вы, Алан, и только вы должны превратить его и все, что на нем надето, в горсточку пепла, которую можно развеять по ветру.
"You are mad, Dorian." "Ah! I was waiting for you to call me Dorian." "You are mad, I tell you—mad to imagine that I would raise a finger to help you, mad to make this monstrous confession. I will have nothing to do with this matter, whatever it is. Do you think I am going to peril my reputation for you? What is it to me what devil's work you are up to?" "It was suicide, Alan." "I am glad of that. But who drove him to it? You, I should fancy." "Do you still refuse to do this for me?"	— Вы с ума сошли, Дориан! — Ага, наконец-то вы назвали меня «Дориан»! Я этого только и ждал. — Повторяю — вы сумасшедший, иначе не сделали бы мне этого страшного признания. Уж не воображаете ли вы, что я хоть пальцем шевельну для вас? Не желаю я вмешиваться в это! Неужели вы думаете, что я ради вас соглашусь погубить свою репутацию?.. Знать ничего не хочу о ваших дьявольских затеях! — Алан, это было самоубийство. — В таком случае я рад за вас. Но кто его довел до самоубийства? Вы, конечно? — Так вы отказываетесь мне помочь?
"Of course I refuse. I will have absolutely nothing to do with it. I don't care what shame comes on you. You deserve it all. I should not be sorry to see you disgraced, publicly disgraced. How dare you ask me, of all men in the world, to mix myself up in this horror?	— Разумеется, отказываюсь. Не хочу иметь с вами ничего общего. Пусть ваше имя будет покрыто позором — мне все равно. Поделом вам! Я даже буду рад этому. Да как вы смеете просить меня, особенно после всего того, что было, впутываться в это ужасное дело?
I should have thought you knew more about people's characters. Your friend Lord Henry Wotton can't have taught you much about psychology, whatever else he has taught you. Nothing will induce me to stir a step to help you. You have come to the wrong man. Go to some of your friends. Don't come to me."	Я считал, что вы лучше знаете людей. Ваш друг, лорд Генри Уоттон, многому научил вас, но психологии он, видно, вас плохо учил. Я палец о палец не ударю для вас. Ничто меня не заставит вам помочь. Вы обратились не по адресу, Грей. Обращайтесь за помощью к своим друзьям, но не ко мне!
"Alan, it was murder. I killed him. You don't know what he had made me suffer. Whatever my life is, he had more to do with the making or the marring of it than poor Harry has had. He may not have intended it, the result was the same."	— Алан, это убийство, и убил его я. Вы не знаете, сколько я выстрадал из-за него. В том, что жизнь моя сложилась так, а не иначе, этот человек виноват больше, чем бедняга Гарри. Может, он и не хотел этого, но результат именно таков.
"Murder! Good God, Dorian, is that what you have come to? I shall not inform upon you. It is not my business. Besides, without my stirring in the matter, you are certain to be arrested. Nobody ever commits a crime without doing something stupid. But I will have nothing to do with it."	— Убийство? Боже мой, так вы уже и до этого дошли, Дориан? Я не донесу на вас — это не мое дело. Но вас все равно в конце концов арестуют. Все без исключения преступники обязательно допускают какую-нибудь оплошность и выдают себя. Я, во всяком случае, не стану в это вмешиваться.
"You must have something to do with it. Wait, wait a moment; listen to me. Only listen, Alan. All I ask of you is to perform a certain scientific experiment. You go to hospitals and dead-houses, and the horrors that you do there don't affect you. If in some hideous dissecting-room or fetid laboratory you found this man lying on a leaden table with red gutters scooped out in it for the blood to flow through, you would simply look upon him as an admirable subject.	— Вы должны вмешаться. Постойте, постойте, выслушайте меня, выслушайте, Алан. Я вас всего лишь прошу проделать научный опыт. Вы же бываете в больницах, в моргах — и то, что вы там делаете, уже не волнует вас. Если бы вы где-нибудь в анатомическом театре или в зловонной лаборатории увидели этого человека на обитом жестью столе с желобами для стока крови, он для вас был бы просто объектом для опытов.
You would not turn a hair. You would not believe that you were doing anything wrong. On the contrary, you would probably feel that you were benefiting the human race, or increasing the sum of knowledge in the world, or gratifying intellectual curiosity, or something of that kind.	Вы занялись бы им, не поморщившись. Вам и в голову бы не пришло, что вы делаете что-то дурное. Напротив, вы бы, вероятно, считали, что работаете на благо человечества, обогащаете науку, удовлетворяете похвальное стремление к познанию мира, и все такое прочее.
What I want you to do is merely what you have often done before. Indeed, to destroy a body must be far less horrible than what you are accustomed to work at. And, remember, it is the only piece of evidence against me. If it is discovered, I am lost; and it is sure to be discovered unless you help me."	То, о чем я вас прошу, вы делали много раз. И, уж конечно, уничтожить труп гораздо менее отвратительно, чем делать то, что вы привыкли делать в секционных залах. Поймите, этот труп — единственная улика против меня. Если его обнаружат, я погиб. А его, несомненно, обнаружат, если вы меня не спасете.
"I have no desire to help you. You forget that. I am simply indifferent to the whole thing. It has nothing to do with me."	— Вы забыли, что я вам сказал? Я не имею ни малейшего желания спасать вас. Вся эта история меня совершенно не касается.
"Alan, I entreat you. Think of the position I am in. Just before you came I almost fainted with terror. You may know terror yourself some day. No! don't think of that. Look at the matter purely from the scientific point of view. You don't inquire where the dead things on which you experiment come from. Don't inquire now. I have told you too much as it is. But I beg of you to do this. We were friends once, Alan."	— Алан, умоляю вас! Подумайте, в каком я положении! Вот только что, перед вашим приходом, я был на грани нервного срыва. Быть может, и вам когда-нибудь придется испытать подобный страх… Нет, нет, я не то хотел сказать!.. Взгляните на это дело с чисто научной точки зрения. Ведь вы же не спрашиваете, откуда те трупы, которые служат вам для опытов? Так не спрашивайте и сейчас ни о чем. Я и так уже сказал вам больше, чем следовало бы. Я прошу вас сделать это для меня. Мы ведь были друзьями, Алан!
"Don't speak about those days, Dorian—they are dead."	— О прошлом вспоминать не имеет смысла, Дориан. Оно умерло.
"The dead linger sometimes. The man upstairs will not go away. He is sitting at the table with bowed head and outstretched arms. Alan! Alan! If you don't come to my assistance, I am ruined. Why, they will hang me, Alan! Don't you understand? They will hang me for what I have done." "There is no good in prolonging this scene. I absolutely refuse to do anything in the matter. It is insane of you to ask me." "You refuse?" "Yes." "I entreat you, Alan." "It is useless."	— Иногда то, что мы считаем мертвым, долго еще не умирает. Тот человек наверху никогда уже никуда не пойдет. Он сидит на стуле, голова его покоится на столе, руки вытянуты вперед… Послушайте, Алан! Если вы не придете мне на помощь, я погиб. Меня повесят, Алан! Понимаете? Меня повесят за то, что я сделал… — Незачем продолжать этот разговор. Я решительно отказываюсь вам помогать. Вы, видно, помешались от страха, иначе не посмели бы обратиться ко мне с такой просьбой. — Так вы не согласны? — Нет. — Алан, я вас умоляю! — Это бесполезно.
The same look of pity came into Dorian Gray's eyes. Then he stretched out his hand, took a piece of paper, and wrote something on it. He read it over twice, folded it carefully, and pushed it across the table. Having done this, he got up and went over to the window.	Снова сожаление мелькнуло в глазах Дориана. Он протянул руку и, взяв со стола листок бумаги, что-то написал на нем. Дважды перечитал написанное, старательно сложил листок и бросил его через стол Алану. Потом встал и отошел к окну.
Campbell looked at him in surprise, and then took up the paper, and opened it. As he read it, his face became ghastly pale and he fell back in his chair. A horrible sense of sickness came over him. He felt as if his heart was beating itself to death in some empty hollow.	Кемпбелл удивленно посмотрел на него и развернул записку. Прочтя, он побледнел как смерть и словно съежился. Он ощутил ужасную слабость, и сердце его билось, словно повисло в пустоте. Казалось, оно вот-вот разорвется.
After two or three minutes of terrible silence, Dorian turned round and came and stood behind him, putting his hand upon his shoulder.	В комнате повисло тягостное молчание. Наконец Дориан обернулся и, подойдя к Алану, положил ему на плечо руку.
"I am so sorry for you, Alan," he murmured, "but you leave me no alternative. I have a letter written already. Here it is. You see the address. If you don't help me, I must send it. If you don't help me, I will send it. You know what the result will be. But you are going to help me. It is impossible for you to refuse now. I tried to spare you. You will do me the justice to admit that. You were stern, harsh, offensive. You treated me as no man has ever dared to treat me—no living man, at any rate. I bore it all. Now it is for me to dictate terms."	— Мне вас очень жаль, Алан, — произнес он шепотом, — но другого выхода у меня не было. Вы сами меня к этому вынудили. Письмо уже написано — вот оно. Видите адрес? Если вы мне не поможете, я отошлю его. А что за этим последует, вы сами понимаете. Теперь вы не сможете отказаться. Я пытался вас пощадить — вы сами должны это признать. Ни один человек до сих пор не смел так говорить со мной — а если бы посмел, его бы уже давно не было на свете. Я был терпелив. Теперь мой черед диктовать условия.
Campbell buried his face in his hands, and a shudder passed through him.	Кемпбелл закрыл лицо руками. Видно было, как он дрожит.
"Yes, it is my turn to dictate terms, Alan. You know what they are. The thing is quite simple. Come, don't work yourself into this fever. The thing has to be done. Face it, and do it."	— Да, Алан, теперь я буду ставить условия. Они вам уже известны. Ну-ну, не впадайте в истерику! Дело совсем простое и должно быть сделано. Решайтесь — и скорее начинайте!
A groan broke from Campbell's lips and he shivered all over. The ticking of the clock on the mantelpiece seemed to him to be dividing time into separate atoms of agony, each of which was too terrible to be borne. He felt as if an iron ring was being slowly tightened round his forehead, as if the disgrace with which he was threatened had already come upon him. The hand upon his shoulder weighed like a hand of lead. It was intolerable. It seemed to crush him.	У Кемпбелла вырвался стон. Его бил озноб. Тиканье часов на камине словно разбивало время на отдельные атомы муки, один невыносимее другого. Голову Алана все туже и туже сжимал железный обруч — как будто позор, которым ему угрожали, уже обрушился на него. Рука Дориана на его плече была тяжелее свинца, — казалось, сейчас она раздавит его. Это было невыносимо.
"Come, Alan, you must decide at once." "I cannot do it," he said, mechanically, as though words could alter things. "You must. You have no choice. Don't delay." He hesitated a moment. "Is there a fire in the room upstairs?" "Yes, there is a gas-fire with asbestos." "I shall have to go home and get some things from the laboratory." "No, Alan, you must not leave the house. Write out on a sheet of notepaper what you want and my servant will take a cab and bring the things back to you."	— Ну же, Алан, решайтесь скорее! — Не могу, — механически проговорил Кемпбелл, точно эти слова могли изменить что-нибудь. — Вы должны. У вас нет выбора. Не медлите! Кемпбелл с минуту еще колебался. Потом спросил: — В той комнате, наверху, есть камин или что-нибудь вроде печки? — Да, есть газовая горелка на асбесте. — Мне придется съездить домой, взять кое-что в лаборатории. — Нет, Алан, я вас отсюда не выпущу. Напишите, что вам нужно, а мой слуга съездит к вам и все привезет.
Campbell scrawled a few lines, blotted them, and addressed an envelope to his assistant. Dorian took the note up and read it carefully. Then he rang the bell and gave it to his valet, with orders to return as soon as possible and to bring the things with him.	Кемпбелл нацарапал несколько строк, промокнул, а на конверте написал фамилию своего помощника. Дориан взял у него записку и внимательно прочитал ее. Потом позвонил, отдал письмо явившемуся на звонок камердинеру и велел ему вернуться как можно скорее и привезти все, что указано в списке.
As the hall door shut, Campbell started nervously, and having got up from the chair, went over to the chimney-piece. He was shivering with a kind of ague. For nearly twenty minutes, neither of the men spoke. A fly buzzed noisily about the room, and the ticking of the clock was like the beat of a hammer.	Стук захлопнувшейся за лакеем двери заставил Кемпбелла нервно вздрогнуть. Встав из-за стола, он подошел к камину. Его трясло как в лихорадке. Минут двадцать он и Дориан молчали. В комнате слышно было только жужжание мухи да тиканье часов, отдававшееся в мозгу Алана, как стук молотка.
As the chime struck one, Campbell turned round, and looking at Dorian Gray, saw that his eyes were filled with tears. There was something in the purity and refinement of that sad face that seemed to enrage him. "You are infamous, absolutely infamous!" he muttered.	Пробило час. Кемпбелл обернулся и, взглянув на Дориана, увидел, что глаза того полны слез. Возвышенная чистота и тонкость выражения этого печального лица поражали и бесили Алана.
"Hush, Alan. You have saved my life," said Dorian. "Your life? Good heavens! what a life that is! You have gone from corruption to corruption, and now you have culminated in crime. In doing what I am going to do—what you force me to do—it is not of your life that I am thinking." "Ah, Alan," murmured Dorian with a sigh, "I wish you had a thousandth part of the pity for me that I have for you." He turned away as he spoke and stood looking out at the garden. Campbell made no answer. After about ten minutes a knock came to the door, and the servant entered, carrying a large mahogany chest of chemicals, with a long coil of steel and platinum wire and two rather curiously shaped iron clamps. "Shall I leave the things here, sir?" he asked Campbell. "Yes," said Dorian. "And I am afraid, Francis, that I have another errand for you. What is the name of the man at Richmond who supplies Selby with orchids?" "Harden, sir." "Yes—Harden. You must go down to Richmond at once, see Harden personally, and tell him to send twice as many orchids as I ordered, and to have as few white ones as possible. In fact, I don't want any white ones. It is a lovely day, Francis, and Richmond is a very pretty place—otherwise I wouldn't bother you about it." "No trouble, sir. At what time shall I be back?"	— Вы подлец, вы гнусный негодяй! — произнес он тихо. — Не надо, Алан! Вы спасли мне жизнь. — Вашу жизнь? Силы небесные, что это за жизнь? Вы шли от порока к пороку и вот дошли до преступления. И уж не ради спасения этой вашей преступной жизни я делаю то, к чему вы меня вынуждаете. — Ах, Алан, — вздохнул Дориан, — хотел бы я, чтобы вы питали ко мне хоть тысячную долю того сострадания, какое я питаю к вам. Он сказал это, отвернувшись и глядя через окно в сад. Кемпбелл ничего не ответил. Минут через десять раздался стук в дверь, и вошел камердинер, неся большой ящик из красного дерева с химическими препаратами в нем, большие мотки стальной и платиновой проволоки и две железных скобы довольно странной формы. — Оставить все это здесь, сэр? — спросил он, обращаясь к Кемпбеллу. — Да, — ответил за Алана Дориан. — Сожалею, Фрэнсис, но мне придется дать вам еще одно поручение. Как зовут того садовода в Ричмонде, что поставляет нам в Селби орхидеи? — Харден, сэр. — Точно, Харден. Так вот, надо сейчас же съездить к нему в Ричмонд и сказать, чтобы он прислал вдвое больше орхидей, чем я заказывал, причем белых как можно меньше… нет, пожалуй, белых вовсе не нужно. Погода сегодня отличная, а Ричмонд — прелестное место, иначе я не стал бы вас утруждать. — Помилуйте, какой же это труд, сэр! Когда прикажете вернуться?
Dorian looked at Campbell. "How long will your experiment take, Alan?" he said in a calm indifferent voice. The presence of a third person in the room seemed to give him extraordinary courage.	Дориан посмотрел на Кемпбелла. — Сколько времени займет ваш опыт, Алан? — спросил он самым естественным и спокойным тоном. Видимо, присутствие третьего лица придавало ему уверенности.
Campbell frowned and bit his lip. "It will take about five hours," he answered.	Кемпбелл нахмурился и прикусил губу. — Часов пять, — ответил он.
"It will be time enough, then, if you are back at half-past seven, Francis. Or stay: just leave my things out for dressing. You can have the evening to yourself. I am not dining at home, so I shall not want you." "Thank you, sir," said the man, leaving the room. "Now, Alan, there is not a moment to be lost. How heavy this chest is! I'll take it for you. You bring the other things." He spoke rapidly and in an authoritative manner. Campbell felt dominated by him. They left the room together.	— Значит, можете не возвращаться до половины восьмого, Фрэнсис… А впрочем, знаете что: приготовьте перед уходом все, что мне нужно надеть, и тогда я смогу отпустить вас на весь вечер. Я обедаю не дома, так что вы мне не потребуетесь. — Благодарю вас, сэр, — сказал камердинер и вышел. — Ну, Алан, теперь за дело, нельзя терять ни минуты. Ого, какой тяжелый ящик! Я понесу его, а вы все остальное. Дориан говорил быстро и повелительным тоном. Кемпбелл покорился. Они вместе вышли в холл.
When they reached the top landing, Dorian took out the key and turned it in the lock. Then he stopped, and a troubled look came into his eyes. He shuddered. "I don't think I can go in, Alan," he murmured. "It is nothing to me. I don't require you," said Campbell coldly.	На верхней площадке Дориан достал из кармана ключ и отпер дверь. Но тут он словно прирос к месту, глаза его тревожно забегали, руки тряслись. — Алан, я не смогу себя заставить туда войти, — пробормотал он. — Так не входите. Вы мне там совсем не нужны, — холодно отозвался Кемпбелл.
Dorian half opened the door. As he did so, he saw the face of his portrait leering in the sunlight. On the floor in front of it the torn curtain was lying. He remembered that the night before he had forgotten, for the first time in his life, to hide the fatal canvas, and was about to rush forward, when he drew back with a shudder.	Дориан приоткрыл дверь, и ему бросилось в глаза освещенное солнцем ухмыляющееся лицо портрета. На полу валялось разорванное покрывало. Он вспомнил, что прошлой ночью, впервые за все эти годы, забыл укрыть портрет, и уже хотел было броситься к нему и поскорее его завесить, но в ужасе отпрянул.
What was that loathsome red dew that gleamed, wet and glistening, on one of the hands, as though the canvas had sweated blood? How horrible it was!—more horrible, it seemed to him for the moment, than the silent thing that he knew was stretched across the table, the thing whose grotesque misshapen shadow on the spotted carpet showed him that it had not stirred, but was still there, as he had left it.	На правой руке его двойника выступила отвратительная влага, красная и блестящая, как если бы полотно покрылось кровавым потом. Какой ужас! Это показалось ему даже страшнее, чем неподвижная фигура, которая, как он знал, сидит тут же в комнате, навалившись на стол, — ее уродливая тень на залитом кровью ковре свидетельствовала, что она на том же месте, где была вчера.
He heaved a deep breath, opened the door a little wider, and with half-closed eyes and averted head, walked quickly in, determined that he would not look even once upon the dead man. Then, stooping down and taking up the gold-and-purple hanging, he flung it right over the picture.	Дориан глубоко вздохнул и быстро вошел в комнату. Опустив глаза и стараясь не смотреть на покойника, он нагнулся, подобрал пурпурно-золотое покрывало и набросил его на портрет.
There he stopped, feeling afraid to turn round, and his eyes fixed themselves on the intricacies of the pattern before him. He heard Campbell bringing in the heavy chest, and the irons, and the other things that he had required for his dreadful work. He began to wonder if he and Basil Hallward had ever met, and, if so, what they had thought of each other.	Боясь оглянуться, он стоял и смотрел неподвижно на сложный узор вышитой ткани. Он слышал, как Кемпбелл внес тяжелый ящик, затем все остальные вещи. И Дориан вдруг спросил себя, а был ли Алан знаком с Бэзилом Холлуордом и, если да, то что они думали друг о друге?
"Leave me now," said a stern voice behind him.	— Теперь уходите, — произнес за его спиной суровый голос.
He turned and hurried out, just conscious that the dead man had been thrust back into the chair and that Campbell was gazing into a glistening yellow face. As he was going downstairs, he heard the key being turned in the lock.	Он повернулся и поспешно вышел, успев только заметить, что покойник теперь посажен прямо, прислонен к спинке стула, и Кемпбелл смотрит в его желтое, лоснящееся лицо. Сходя вниз, он услышал, как повернулся ключ в замке.
It was long after seven when Campbell came back into the library. He was pale, but absolutely calm. "I have done what you asked me to do," he muttered. "And now, good-bye. Let us never see each other again."	Было уже почти восемь, когда Кемпбелл вернулся в библиотеку. Он был бледен, но совершенно спокоен. — Я сделал то, что вы от меня требовали. А теперь прощайте навсегда. Больше я не хочу с вами встречаться.
"You have saved me from ruin, Alan. I cannot forget that," said Dorian simply.	— Вы спасли мне жизнь, Алан. Этого я никогда не забуду, — сказал Дориан просто.
As soon as Campbell had left, he went upstairs. There was a horrible smell of nitric acid in the room. But the thing that had been sitting at the table was gone.	Как только Кемпбелл ушел, Дориан бросился наверх. В комнате стоял резкий запах азотной кислоты. Убитый им художник, сидевший еще пять часов назад у стола, бесследно исчез.

Оставить комментарий

Для комментирования необходимо войти через Вконтакте