• Теория
• С чего начать
• Самоучитель
• Грамматика
• Слова

• Практика
• Аудио
• Видео
• Статьи
• Топики

•  
• Тесты
• Радио
• Картинки
• Форум

•  
• Перевод песен
• Подборки слов
• Разговорник
• Переводчик

•  
• Анекдоты
• Тексты англ.
• озвучка
• еще...

Chapter XXIII - In which Passepartout’s Nose Becomes Outrageously Long	Глава 23, в которой нос Паспарту чрезмерно удлиняется
The next morning poor, jaded, famished Passepartout said to himself that he must get something to eat at all hazards, and the sooner he did so the better.	На следующее утро Паспарту, изнуренный и голодный, решил, что следует во что бы то ни стало поесть, и чем скорее, тем лучше.
He might, indeed, sell his watch; but he would have starved first.	Правда, у него была возможность продать свои часы, но он скорее умер бы с голоду, чем согласился бы на это.
Now or never he must use the strong, if not melodious voice which nature had bestowed upon him.	Теперь или никогда честному малому представлялся случай использовать не особенно мелодичный, но сильный голос, которым наградила его природа.
He knew several French and English songs, and resolved to try them upon the Japanese, who must be lovers of music, since they were for ever pounding on their cymbals, tam-tams, and tambourines, and could not but appreciate European talent.	Он знал несколько французских и английских песенок и решил попробовать их спеть. «Японцы — наверное любители музыки, так как все у них совершается под звуки цимбал, там-тамов и барабанов, и они не могут не оценить талант европейского виртуоза», — думал Паспарту.
It was, perhaps, rather early in the morning to get up a concert, and the audience prematurely aroused from their slumbers, might not possibly pay their entertainer with coin bearing the Mikado’s features.	Но не слишком ли рано было устраивать концерт? Пожалуй, разбуженные спозаранку слушатели не захотят отплатить певцу монетками с изображением микадо.
Passepartout therefore decided to wait several hours; and, as he was sauntering along, it occurred to him that he would seem rather too well dressed for a wandering artist.	Паспарту решил обождать несколько часов; но в дороге ему пришла мысль, что он слишком хорошо одет для бродячего певца, и он надумал обменять свою одежду на какое-нибудь старье, более гармонирующее с его положением.
The idea struck him to change his garments for clothes more in harmony with his project; by which he might also get a little money to satisfy the immediate cravings of hunger.	Такой обмен должен был к тому же дать ему еще некоторую сумму денег, которую он сможет немедленно употребить на удовлетворение своего аппетита.
The resolution taken, it remained to carry it out.	Решение было принято, оставалось привести его в исполнение.
It was only after a long search that Passepartout discovered a native dealer in old clothes, to whom he applied for an exchange.	После долгих поисков Паспарту разыскал местного старьевщика, которому изложил свое желание.
The man liked the European costume, and ere long Passepartout issued from his shop accoutred in an old Japanese coat, and a sort of one-sided turban, faded with long use.	Европейский костюм приглянулся старьевщику, и вскоре Паспарту вышел от него в поношенном японском одеянии, а на голове у него красовался сбитый на сторону, выцветший от времени тюрбан.
A few small pieces of silver, moreover, jingled in his pocket.	Но зато в его кармане позвякивало несколько серебряных монеток.
Good!” thought he. “I will imagine I am at the Carnival!”	«Ладно, — думал он, — предположим, что сегодня карнавал».
His first care, after being thus “Japanesed,” was to enter a tea-house of modest appearance, and, upon half a bird and a little rice, to breakfast like a man for whom dinner was as yet a problem to be solved.	Первой заботой «японизировавшегося» Паспарту было войти в скромный с виду чайный домик, где он подкрепился куском какой-то дичи и несколькими пригоршнями риса; завтракал он как человек, для которого вопрос об обеде все еще нуждается в разрешении.
“Now,” thought he, when he had eaten heartily, “I mustn’t lose my head.	«Теперь, — решил он про себя, как следует подкрепившись, — не будем терять головы.
I can’t sell this costume again for one still more Japanese.	У меня нет уже больше возможности переменить это тряпье на нечто еще более японское.
I must consider how to leave this country of the Sun, of which I shall not retain the most delightful of memories, as quickly as possible.”	Следовательно, надо придумать способ, как можно скорее покинуть Страну Восходящего Солнца, о которой у меня навсегда останется самое печальное воспоминание!»
It occurred to him to visit the steamers which were about to leave for America.	Паспарту решил разыскать отплывающие в Америку пароходы.
He would offer himself as a cook or servant, in payment of his passage and meals.	Он рассчитывал предложить свои услуги в качестве повара или стюарда, не требуя за это ничего, кроме питания и бесплатного проезда.
Once at San Francisco, he would find some means of going on.	Добравшись до Сан-Франциско, он уж найдет способ выпутаться из беды.
The difficulty was, how to traverse the four thousand seven hundred miles of the Pacific which lay between Japan and the New World.	Сейчас самое важное — преодолеть четыре тысячи семьсот миль Тихого океана, отделяющие Японию от Нового Света.
Passepartout was not the man to let an idea go begging, and directed his steps towards the docks.	Паспарту был не из тех людей, которые долго раздумывают, и он прямо направился в порт.
But, as he approached them, his project, which at first had seemed so simple, began to grow more and more formidable to his mind.	Но, по мере того как он приближался к докам, его проект, дотоле казавшийся таким простым, представлялся ему все менее и менее выполнимым.
What need would they have of a cook or servant on an American steamer, and what confidence would they put in him, dressed as he was?	С какой стати на американском пароходе вдруг понадобится повар или стюард и какое доверие может внушить он. Паспарту, наряженный в столь странный костюм?
What references could he give?	Какие рекомендации он в состоянии представить, на кого сослаться?
As he was reflecting in this wise, his eyes fell upon an immense placard which a sort of clown was carrying through the streets.	Раздумывая таким образом. Паспарту случайно увидел громадную афишу, которую какой-то клоун таскал по улицам Иокогамы.
This placard, which was in English, read as follows:	На этой афише было написано по-английски:
ACROBATIC JAPANESE TROUPE, HONOURABLE WILLIAM BATULCAR, PROPRIETOR, LAST REPRESENTATIONS, PRIOR TO THEIR DEPARTURE TO THE UNITED STATES, OF THE LONG NOSES! LONG NOSES! UNDER THE DIRECT PATRONAGE OF THE GOD TINGOU! GREAT ATTRACTION!	ЯПОНСКАЯ АКРОБАТИЧЕСКАЯ ТРУППА ДОСТОПОЧТЕННОГО ВИЛЬЯМА БАТУЛЬКАРА ПОСЛЕДНИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ В СОЕДИНЕННЫЕ ШТАТЫ АМЕРИКИ ДЛИННЫЕ НОСЫ — ДЛИННЫЕ НОСЫ! ПОД НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ БОГА ТЕНГУ! ОГРОМНЫЙ УСПЕХ!
“The United States!” said Passepartout; “that’s just what I want!”	— Соединенные Штаты Америки! — воскликнул Паспарту. — Вот это-то мне и нужно!
He followed the clown, and soon found himself once more in the Japanese quarter.	Он последовал за человеком-афишей и вскоре пришел в японский город.
A quarter of an hour later he stopped before a large cabin, adorned with several clusters of streamers, the exterior walls of which were designed to represent, in violent colours and without perspective, a company of jugglers.	Четверть часа спустя он стоял перед просторным балаганом, украшенным несколькими полосами бумажных лент, на стенах которого была намалевана яркими красками целая толпа клоунов.
This was the Honourable William Batulcar’s establishment. That gentleman was a sort of Barnum, the director of a troupe of mountebanks, jugglers, clowns, acrobats, equilibrists, and gymnasts, who, according to the placard, was giving his last performances before leaving the Empire of the Sun for the States of the Union.	Здесь помещалось заведение достопочтенного Батулькара, своего рода американского Барнума, директора труппы скоморохов, жонглеров, клоунов, акробатов, эквилибристов, гимнастов, которые, если верить афише, давали последние представления перед отъездом из Страны Восходящего Солнца в Соединенные Штаты.
Passepartout entered and asked for Mr. Batulcar, who straightway appeared in person.	Паспарту вошел в преддверье балагана и спросил мистера Батулькара. Мистер Батулькар тотчас же появился.
“What do you want?” said he to Passepartout, whom he at first took for a native.	— Что вам надо? — спросил он Паспарту, которого с первого взгляда принял за туземца.
“Would you like a servant, sir?” asked Passepartout.	— Не нужен ли вам слуга? — спросил Паспарту.
“A servant!” cried Mr. Batulcar, caressing the thick grey beard which hung from his chin.	— Слуга? — переспросил Батулькар, поглаживая густую седую бороду, которая росла у него на шее, под подбородком.
“I already have two who are obedient and faithful, have never left me, and serve me for their nourishment and here they are,” added he, holding out his two robust arms, furrowed with veins as large as the strings of a bass-viol.	— У меня уже есть двое слуг, послушных и верных, которые никогда меня не покинут и служат даром — только за то, что я их кормлю… Вот они, — заключил он, вытягивая две здоровенные руки с толстыми, как струны контрабаса, жилами.
"So I can be of no use to you?" "None." "The devil! I should so like to cross the Pacific with you!" "Ah!" said the Honourable Mr. Batulcar. "You are no more a Japanese than I am a monkey! Who are you dressed up in that way?" "A man dresses as he can." "That's true. You are a Frenchman, aren't you?"	— Значит, я не могу ничем вам быть полезен? — Ничем. — Эх, черт побери! а мне так хотелось уехать вместе с вами! — Вот что! — сказал достопочтенный Батулькар. — Вы, я вижу, такой же японец, как я обезьяна! С какой стати вы так вырядились? — Всякий одевается, как может! — Это правда. Вы француз?
"Yes; a Parisian of Paris." "Then you ought to know how to make grimaces?" "Why," replied Passepartout, a little vexed that his nationality should cause this question, "we Frenchmen know how to make grimaces, it is true but not any better than the Americans do." "True. Well, if I can't take you as a servant, I can as a clown. You see, my friend, in France they exhibit foreign clowns, and in foreign parts French clowns." "Ah!" "You are pretty strong, eh?" "Especially after a good meal." "And you can sing?"	— Да, парижанин из Парижа! — Если так, вы, наверное, умеете гримасничать? — Черт возьми! — ответил Паспарту, задетый тем, что его национальность дала повод к подобному вопросу. — Мы, французы, умеем гримасничать, но нисколько не лучше американцев. — Верно. Я не могу вас взять в качестве слуги, но могу взять в клоуны. Понимаете, милейший, во Франции любят иностранных шутов, а за границей предпочитают французских. — Ах, вот как! — Вы, надеюсь, сильны? — Да, в особенности когда встаю из-за стола. — А петь вы умеете?
"Yes," returned Passepartout, who had formerly been wont to sing in the streets. "But can you sing standing on your head, with a top spinning on your left foot, and a sabre balanced on your right?" "Humph! I think so," replied Passepartout, recalling the exercises of his younger days. "Well, that's enough," said the Honourable William Batulcar.	— Да, — ответил Паспарту, который в свое время участвовал в нескольких уличных концертах. — Но сможете ли вы петь стоя вниз головой, так, чтобы на подошве вашей левой ноги вертелся волчок, а на подошве правой балансировала обнаженная сабля? — Еще бы! — ответил Паспарту, вспоминая свои упражнения в юношеские годы. — Ну вот, в этом все и дело, — заметил достопочтенный Батулькар.
The engagement was concluded there and then.	Соглашение было подписано тотчас же.
Passepartout had at last found something to do.	Passepartout had at last found something to do.
He was engaged to act in the celebrated Japanese troupe.	Он был приглашен делать все, что придется, в знаменитую японскую труппу.
It was not a very dignified position, but within a week he would be on his way to San Francisco.	Правда, в этом было для него мало лестного, но зато через неделю он уже окажется на пути к Сан-Франциско!
The performance, so noisily announced by the Honourable Mr. Batulcar, was to commence at three o’clock, and soon the deafening instruments of a Japanese orchestra resounded at the door.	Представление, возвещенное с таким шумом достопочтенным Батулькаром, начиналось в три часа, и вскоре грозные инструменты японского оркестра — барабаны и там-тамы — уже грохотали у дверей балагана.
Passepartout, though he had not been able to study or rehearse a part, was designated to lend the aid of his sturdy shoulders in the great exhibition of the “human pyramid,” executed by the Long Noses of the god Tingou.	Само собой понятно, что у Паспарту не было времени выучить какую-нибудь роль, но он должен был подпирать своими здоровенными плечами большую человеческую пирамиду, составленную «Длинными носами» бога Тенгу.
This “great attraction” was to close the performance.	Этим «гвоздем программы» заканчивалась серия различных номеров представления.
Before three o’clock the large shed was invaded by the spectators, comprising Europeans and natives, Chinese and Japanese, men, women and children, who precipitated themselves upon the narrow benches and into the boxes opposite the stage.	Задолго до трех часов зрители заполнили просторный балаган. Европейцы и туземцы, китайцы и японцы, мужчины, женщины и дети теснились на узких скамейках и в расположенных против сцены ложах.
The musicians took up a position inside, and were vigorously performing on their gongs, tam-tams, flutes, bones, tambourines, and immense drums.	Музыканты удалились вглубь балагана, и оркестр в полном составе — гонги, там-тамы, трещотки, флейты, тамбурины и большие барабаны — гремел вовсю.
The performance was much like all acrobatic displays; but it must be confessed that the Japanese are the first equilibrists in the world.	Спектакль походил на все обычные представления акробатов. Но надо признать, что японцы — лучшие эквилибристы в мире.
One, with a fan and some bits of paper, performed the graceful trick of the butterflies and the flowers; another traced in the air, with the odorous smoke of his pipe, a series of blue words, which composed a compliment to the audience; while a third juggled with some lighted candles, which he extinguished successively as they passed his lips, and relit again without interrupting for an instant his juggling.	Один из жонглеров, вооруженный веером и маленькими клочками бумаги, изображал изящных бабочек, порхающих над цветами. Другой благовонным дымом своей трубки быстро чертил в воздухе голубоватые слова, из которых составлялось приветствие зрителям. Третий жонглировал зажженными свечами, тушил их, когда они пролетали у его губ, снова зажигал одну о другую, не прерывая ни на мгновение своих ловких упражнений.
Another reproduced the most singular combinations with a spinning-top; in his hands the revolving tops seemed to be animated with a life of their own in their interminable whirling; they ran over pipe-stems, the edges of sabres, wires and even hairs stretched across the stage; they turned around on the edges of large glasses, crossed bamboo ladders, dispersed into all the corners, and produced strange musical effects by the combination of their various pitches of tone.	Наконец, еще один проделывал всевозможные трюки с вертящимися волчками. Казалось, эти жужжащие игрушки начинали жить в его руках какой-то своей, особой жизнью; безостановочно вращаясь, они бегали по чубукам трубок, по остриям сабель, по тонким, как волосок, проволокам, протянутым от одного края сцены к другому, забирались на большие стеклянные сосуды, прыгали по ступенькам бамбуковой лестницы и разбегались во все углы, создавая сочетанием различных звуков самые странные гармонические эффекты.
The jugglers tossed them in the air, threw them like shuttlecocks with wooden battledores, and yet they kept on spinning; they put them into their pockets, and took them out still whirling as before.	Фокусник жонглировал ими, а они все вертелись, словно мячики; он их подбрасывал деревянными ракетками, как воланы, а они вертелись не переставая; он прятал волчки в карман, а когда вынимал их оттуда, они все еще вертелись до той самой минуты, когда, спустив весь завод, загорались снопом бенгальских огней.
It is useless to describe the astonishing performances of the acrobats and gymnasts.	Не стоит описывать все чудеса эквилибристики, показанные акробатами и гимнастами труппы.
The turning on ladders, poles, balls, barrels was executed with wonderful precision.	Упражнения на лестнице с шестом, шаром, бочонками и т.д. были исполнены с удивительной точностью.
But the principal attraction was the exhibition of the Long Noses, a show to which Europe is as yet a stranger.	Но «гвоздем программы» все же было выступление «Длинных носов», совершенно удивительных эквилибристов, каких Европа еще не знает.
The Long Noses form a peculiar company, under the direct patronage of the god Tingou.	Эти «Длинные носы» составляли особую корпорацию, находившуюся под непосредственным покровительством бога Тенгу.
Attired after the fashion of the Middle Ages, they bore upon their shoulders a splendid pair of wings; but what especially distinguished them was the long noses which were fastened to their faces, and the uses which they made of them.	Одетые в средневековые костюмы, они носили за плечами по паре великолепных крыльев. Но главным их отличием был длинный нос, укрепленный на лице, и особенно то, как они им пользовались.
These noses were made of bamboo, and were five, six, and even ten feet long, some straight, others curved, some ribboned, and some having imitation warts upon them.	Эти носы были из бамбука, длиною в пять, шесть и даже десять футов: у одних прямые, у других изогнутые, у одних гладкие, у других покрытые бородавками.
It was upon these appendages, fixed tightly on their real noses, that they performed their gymnastic exercises.	Они были крепко привязаны, и все свои акробатические упражнения артисты производили с их помощью.
A dozen of these sectaries of Tingou lay flat upon their backs, while others, dressed to represent lightning-rods, came and frolicked on their noses, jumping from one to another, and performing the most skilful leapings and somersaults.	Около дюжины поклонников бога Тенгу легло на спину, а товарищи их начали резвиться на их носах, торчавших, словно громоотводы, прыгая, перелетая с одного на другой и выделывая самые невероятные штуки.
As a last scene, a “human pyramid” had been announced, in which fifty Long Noses were to represent the Car of Juggernaut.	В заключение был специально объявлен особый номер — человеческая пирамида: полсотни «Длинных носов» должны были изобразить «колесницу Джаггернаута».
But, instead of forming a pyramid by mounting each other’s shoulders, the artists were to group themselves on top of the noses.	Но, вместо того чтобы построить пирамиду, опираясь друг другу на плечи, артисты достопочтенного Батулькара пользовались для этой цели своими носами.
It happened that the performer who had hitherto formed the base of the Car had quitted the troupe, and as, to fill this part, only strength and adroitness were necessary, Passepartout had been chosen to take his place.	Один из тех, кто составлял основание колесницы, недавно покинул труппу, и Паспарту, как человек сильный и ловкий, должен был занять его место.
The poor fellow really felt sad when — melancholy reminiscence of his youth! — he donned his costume, adorned with vari-coloured wings, and fastened to his natural feature a false nose six feet long.	Конечно, честный малый чувствовал себя довольно уныло, когда ему пришлось, как в печальные дни юности, облачиться в украшенный разноцветными крыльями средневековый костюм, а к его лицу приладили шестифутовый нос!
But he cheered up when he thought that this nose was winning him something to eat.	Но в конце концов этот нос доставлял ему пропитание, и Паспарту смирился.
He went upon the stage, and took his place beside the rest who were to compose the base of the Car of Juggernaut.	Паспарту вышел на сцену и встал в ряд вместе со своими товарищами, которые должны были изображать основание «колесницы Джаггернаута».
They all stretched themselves on the floor, their noses pointing to the ceiling.	Затем все они растянулись на полу и подняли носы к небу.
A second group of artists disposed themselves on these long appendages, then a third above these, then a fourth, until a human monument reaching to the very cornices of the theatre soon arose on top of the noses.	Вторая группа эквилибристов поместилась на остриях этих носов, затем взгромоздилась третья, еще выше — четвертая, и скоро живое сооружение, державшееся только на острие бамбуковых носов, вознеслось до самого потолка балагана.
This elicited loud applause, in the midst of which the orchestra was just striking up a deafening air, when the pyramid tottered, the balance was lost, one of the lower noses vanished from the pyramid, and the human monument was shattered like a castle built of cards!	Аплодисменты публики все усиливались, звуки оркестра нарастали подобно грому, как вдруг пирамида зашаталась и равновесие нарушилось: один из нижних носов, видимо, допустил какой-то промах, выбыл из игры, и все сооружение рассыпалось, как карточный домик…
It was Passepartout’s fault. Abandoning his position, clearing the footlights without the aid of his wings, and, clambering up to the right-hand gallery, he fell at the feet of one of the spectators, crying,	То была вина Паспарту, который, покинув свое место, перелетел без помощи крыльев через рампу и, взобравшись на галерею, упал к ногам одного из зрителей с криком:
"Ah, my master! my master!" "You here?" "Myself." "Very well; then let us go to the steamer, young man!"	— Сударь! Сударь! — Это вы? — спросил тот. — Да, я! — Ну что ж, в таком случае идем на пакетбот, мой милый.
Mr. Fogg, Aouda, and Passepartout passed through the lobby of the theatre to the outside, where they encountered the Honourable Mr. Batulcar, furious with rage.	Мистер Фогг, находившаяся с ним миссис Ауда и Паспарту поспешили к выходу из балагана; но там их остановил разъяренный Батулькар, требуя возмещения убытков.
He demanded damages for the “breakage” of the pyramid; and Phileas Fogg appeased him by giving him a handful of banknotes.	Филеас Фогг умерил гнев достопочтенного владельца балагана, бросив ему пачку банковых билетов.
At half-past six, the very hour of departure, Mr. Fogg and Aouda, followed by Passepartout, who in his hurry had retained his wings, and nose six feet long, stepped upon the American steamer.	И в половине седьмого, перед самым отплытием американского пакетбота, мистер Фогг и миссис Ауда вступили на палубу судна, сопровождаемые Паспарту с крыльями за спиной и шестифутовым носом, который он так и не успел снять!

Оставить комментарий

Для комментирования необходимо войти через Вконтакте